глава V

Н.А. Монастырев

«ЗАПИСКИ МОРСКОГО ОФИЦЕРА»

Глава V

Начало революции. Волнения на флоте. События на севере. Приказ № 1. Его следствия. Начало развала. Мое назначение на «Орлан» в Николаев. Командование «Скатом». Патриотический порыв генерала Корнилова. Большевистская революция. Разложение флота. Перемирие. Убийства офицеров. Начало гражданской войны. Дон и Кавказ. Добровольческая армия. Оккупация германцев. Крым. Исход в Константинополь.

С началом этого (1917) года, Черноморский флот продолжал нести свою службу и политические события конца 1916 года и начала нового года, не коснулись его организации. Внешне все продолжало оставаться так же, как и было раньше. Никаких бунтов и даже нарушений дисциплины на судах не было.

Но вот грянула февральская революция в Петрограде. Как только были получены первые сведения о происходящих событиях на севере, командующий лотом адмирал Колчак, совершенно ясно представляя себе опасность обстановки, объехал все корабли и береговые команды, призывая к спокойствию и выдержке. Авторитет адмирала удержал команды в повиновении и только благодаря ему не было убийств офицеров и жестокостей, каковые имели место в Балтийском флоте. там, особенно в Гельсингфорсе и Кронштадте, несколько десятков офицеров заплатили своей жизнью за верность долгу и дисциплине. Они были зверски замучены, с жестокостью не поддающейся описанию. Чуть, чуть, то же самое не произошло в Севастополе, несколько дней спустя, так как командам стало известно об убийствах офицеров. В морских казармах Севастополя собрался митинг, на котором был составлен проскрипционный список офицеров, долженствующих быть убитыми, но благоразумие большинства команды, выдержка офицеров и как я сказал выше, авторитет адмирала, воспрепятствовали совершению ужасов.

Как раз в это смутное время и тревожное время, я на «Нерпе» ушел в море и более двух недель мы не имели никаких новостей. Тускло и тревожно провели мы это время в море, чувствуя в глубине души, что надвигается, что-то страшное и неисправимое... К середине марта «Нерпа» вернулась с моря. При проходе мимо Константиновской батареи, на которой большими буквами всегда было написано: «Боже царя храни», мы увидели зачеркнутым слово «царя». Город был весь покрыт национальными флагами, но перевернутыми красным цветом кверху. Не успели мы подойти к своему месту в Южной бухте, как куча новостей посыпалась на наши головы. Государь император отрекся... Его брат великий князь Михаил отказался от престола. Страной правит Временное правительство и какой-то Совет рабочих и солдатских депутатов. Все это было, как-то непонятно и странно. Каждая такая новость, как бы колола меня в сердце. Растерянный и недоумевающий, оглядывался я вокруг, как бы имея подтверждение от кого-то, что это неверно, что это не так...

- «Здравия желаю, господин лейтенант», - раздалось, около меня. Я оглянулся и увидел своего вестового, который пришел взять мои вещи. Слова «господин лейтенант», вместо привычного «Ваше благородие», окончательно убедили меня, что произошло, что-то невероятное. Резкий беспорядок на корабле, недисциплинированный вид матросов, снующих повсюду и страшная грязь на палубе, все объяснили мне сразу. Я понял, что то, на чем держалась дисциплина и порядок, куда то рухнуло и разом уничтожило стройную организацию, столь нужную в военном деле. Понял и тоска, мрачная, как грозовая туча, заполнила сердце. Дошедший до Севастополя так называемый приказ № 1, подписанный людьми стоявшими у власти, но очевидно не понимавшими, что они творят, в котором отменялись все внешние признаки дисциплины и коим давалась полная свобода солдатам и матросам устраивать митинги, выбирать офицеров и прочие нелепости, послужили основой падения дисциплины. В этом приказе говорилось, только о правах солдат и совершенно не упоминалось об их обязанностях. Поэтому тот фундамент, на котором держались все военные организации, сразу был уничтожен. Команды поняли этот приказ совершенно своеобразно и к тому же сбитые с толку начавшейся пропагандой, начали митинговать, критиковать офицеров и пренебрегать обязанностями службы. Таким образом постепенно создавалась обстановка, совершенно нетерпимая с точки зрения военной дисциплины. Образовавшиеся с разрешения правительства судовые комитеты, в состав которых входили выбранные командой матросы и офицеры, вмешивались во все, вплоть до управления кораблем и руководства военными действиями, фактически лишали офицеров командовать и руководить. Так как каждый комитет состоял из подавляющего числа матросов, то всякий случай нарушения дисциплины и неповиновения со стороны матроса, проходил совершенно безнаказанно для виновного. Конечно подобные случаи служили дурным примером и поощряли команды к совершению поступков, которые повторялись все чаще и чаще. Требования и увещевания со стороны офицеров, приводили к конфликтам, в которых виновными, конечно оказывались офицеры. беспрестанно устраивались митинги, как в городе, так и на судах, на которых произносились зажигательные речи, открыто велась пропаганда социалистами и большевиками. Это была какая то вакханалия митингов. Страсти разгорались. Команды, вкусившие прелесть свободы и видя полную безнаказанность, становились распущенными. Правительство, уже начавшее терять почву, было явно на стороне матросов и своими нерешительными действиями, колебанием ухудшало обстановку. Сплошь и рядом бывали такие случаи: например корабль получал приказание выйти в море для военных операций. Судовой комитет собирался и начинал обсуждать, нужно или не нужно выходить. Вмешивался в распоряжения командира, отменяя его приказания и раскритиковывал действия командующего флотом. Дело начало доходить до абсурда, поговаривали об отмене кают-компаний для офицеров. Стали появляться случаи издевательства над офицерами. Их заставляли мыть палубу, грузить уголь и пр. С каждым днем усиливалась пропаганда большевиков, против которой слабое правительство и не пыталось даже действовать, направляя матросов на офицеров, открыто называя их врагами народа, сторонниками войны и призывала к расплате. Команды удаляли строгих офицеров под всякими предлогами, заменяя их слабовольными и во всем соглашающимися с ними. Придирались ко всему, даже к иностранным фамилиям, по преимуществу к немецким. Их обвиняли в шпионстве, чего конечно не было. Словом творились безобразия, которые грозили страшными последствиями существованию флота.

Появились сепаратные тенденции. Некоторые корабли подняли украинские, красные или черные, анархические флаги. Совершенно ясно понимал положение адмирал Колчак и всю свою энергию, опыт и авторитет отдавал на то, чтобы поддержать дисциплину и внушить командам необходимость закончить войну и уже после этого заняться внутренними делами. Его слушали, но и только.

Некоторая часть офицеров, сравнительно незначительная, поддалась общему течению и стала заниматься политикой. Но подавляющее большинство, оставалось на точке зрения военной дисциплины и думала только о том, как бы сохранить боеспособность флота и уберечь его от разложения. Такая позиция занятая офицерами не нравилась матросам. В них видели приверженцев старого режима, несмотря на то, что все, за единичными случаями приняли присягу временному, республиканскому правительству. Но пропаганда, ведомая искусной рукой, делала свое проклятое дело. Страна была в опасности. То было началом конца, агония...

Растерявшееся правительство занималось тем, что посылало то одного, то другого из своих министров в армию и во флот с целью повлиять на умы и уговорить. Особенно этим занимался Керенский, который разъезжал по воинским частям, произносил бесконечные речи и уговаривал. За это, он получил в стране прозвище «главноуговаривающего». Его пока, еще слушали, но дело от этого не шло лучше, да и не могло пойти, т.к. основа дисциплины была подорвана в конец. Слушая трескучие речи этого человека, которые импонировали массе, надо сказать правду, можно было получить впечатление, что этот человек, что-то может сделать. Это так казалось большинству, которое на разбиралось в сущности происходящего и находилось под обаянием революционных идей. и свалившихся со всех сторон всяческих свобод. Но люди здравомыслящие отдавали себе отчет, к чему все происходящее ведет и чем грозит.

Совершенно ясно понимал положение адмирал Колчак и всю свою энергию и опыт отдал на то, чтобы поддержать дисциплину и довести войну до конца. Пока ему это удавалось, но с большим трудом.

Весной я ушел с «Кашалота» и получил назначение на достраивающиеся в Николаеве подводные лодки «Орлан» и «Буревестник». На «Орлане», я должен был остаться недолго, чтобы затем перейти на «Буревестник». Через несколько дней я прибыл в Николаев. Этот патриархальный некогда город, где жили по преимуществу отставные морские офицеры, с момента революции потерял свой колорит, скромного приморского городка. Его патриархальность была, какой-то особенной и настолько внедрившейся, что присутствие нескольких судостроительных заводов, не могло ее нарушить. Но с началом революции, все переменилось. Рабочие заводов, которых было тысяч двадцать пять и команды строящихся судов, являлись хозяевами положения. Беспрерывные митинги и революционные торжества, вплоть до сепаратистских, украинских, совершенно изменили физиономию города.

На второй день по моему прибытию, я явился на свой корабль и сразу же испытал на себе прелесть свобод революционного флота. Команда «Орлана» прежде всего решила обсудить, нужен ли им новый офицер и по этому поводу собрала собрание, на котором решительно отказалась принять меня, мотивируя тем, что я офицер старого режима, строгий и вообще им не подходящий. Желая выяснить в чем дело и так же высказать свой взгляд, я попросил командира собрать команду и сказать ей несколько слов, решив заранее, что я плавать на таком корабле, во всяком случае не буду. Кроме того мне хотелось показать нелепость их решений и доказать им, что они не правы. В назначенный день команда собралась, о чем-то совещалась одна, потом пригласила нас, офицеров. Я совершенно спокойно выслушал все обвинения против меня, которые заключались в следующем: я был строг, приверженец старого режима, не разговорчив с матросами, не пускал часто команду на берег и пр. Двое из команды были раньше на «Крабе» и хорошо меня знали. Один из них, унтер-офицер электрик, был мною в свое время наказан за то, что обругал кондуктора электрика и всячески интриговал против него, с целью занять его место. Словом было вспомнено все, что могло послужить не в пользу офицера. На все эти обвинения, я ответил пространной речью, в которой доказал нелепость обвинений и их явную тенденциозность и окончил тем, что несмотря на революцию, я не могу изменить своего взгляда на дисциплину и военную обязанность и останусь таким, каким был. Видимо мои слова, все таки произвели впечатление. Команда решила выйти, что бы посоветоваться между собой. Эта скверная комедия убедила меня окончательно в невозможности служить в подобной обстановке и в неизбежной гибели флота. Но, что было делать? Выхода не было. Правительство дискредитировавшее власть офицеров, все же требовало оставаться на кораблях. Значит нужно было подчиняться требованиям судового комитета, решения которого большей частью были совершенно абсурдными. Но это было противно моему воспитанию и главное воинской дисциплине. Оставалось вести борьбу и не поддаваться влиянию окружающей обстановки. Это было тяжело и совершенно безнадежно. Резолюция команды постановила просить меня остаться на лодке и служить. Я поблагодарил за честь, но решительно отказался. На «Буревестнике» повторилось почти то же самое, но я должен был остаться, так как командир просил меня его не оставлять и постараться сделать, что либо. Я согласился, мечтая все таки освободиться от этого кошмара.

Около месяца провел я в Николаеве, на постройке и наблюдал, как с каждым днем все рушилось. Заказанные прежним правительством большие подводные лодки по 1000 тонн, большие миноносцы и легкие 30-ти узловые крейсера перестали достраиваться. Заводы из-за постоянных требований рабочих и беспрестанных митингов, стали плохо функционировать. Словом все разваливалось. Успевший окончить свою постройку дредноут «Воля», переименованный из «Императора Александра 3» ушел в Севастополь. На нем всего характерней выразился весь тот сумбур, который творился в головах команды. Он уходил под Андреевским флагом, но на каждой из орудийных башен, было поднято по флагу сообразно сепаратистским тенденциям команды. На одной красный флаг, на другой украинский, на третьей черный, на четвертой еще какой-то. Смешно и грустно было смотреть на происходящее. Конечно нечего и говорить про то, что все суда, которые носили имена императоров или народных героев, были переименованы на революционный лад.

В конце апреля Временное правительство издало приказ о перемене формы офицеров во флоте. Вместо традиционных погон, морские офицеры обязаны были носить нашивки на рукавах и на фуражке вместо кокарды, золотой герб с серебряным якорем на красном поле. Этот приказ был получен в Николаеве накануне первого мая, когда должны были произойти всяческие манифестации, митинги и пр. Во избежание вероятных инцидентов приказано было к этому дню форму переменить, но промежуток времени был всего несколько часов, почему не все офицеры смогли выполнить приказание и остались в старой форме. Нашлись хулиганы, которые срывали погоны с офицеров и оскорбляли их. Самозащита офицеров вызывала дикую расправу со стороны хулиганов, которые прекрасно знали, что все их выходки пройдут безнаказанно. Но все эти нравственные переживания для офицеров были не так ужасны в сравнении с теми пытками, которые приходилось переносить на постоянных заседаниях судовых комитетов, где приходилось отстаивать свою честь и честь флота и бороться против нелепостей командных постановлений и коммунистической пропаганды. Закона не было, приходилось действовать силой убеждения. Но, что можно было сделать с людьми, потерявшими здравый смысл. В головах подавляющего большинства матросов царил невероятный сумбур и они совершенно не отдавали себе отчета в своих поступках и поведении. Они пользовались всяким удобным и неудобным случаем, что бы проявить свои революционные чувства и устроить политическую демонстрацию. Скажем умирает в морском госпитале матрос от чахотки, своей естественной смертью. Это дает повод к демонстрации на похоронах, выражающейся в произнесении пламенных и по большей части бессвязных речей, в которых покойник рассматривался, как жертва старого режима и пр. Выносятся целый ряд знамен с надписями «Жертва режима», «Смерть буржуазии», «Да здравствует анархия» и прочая чепуха. Устраивается митинг протеста, но против чего, никто ничего не понимает.

С начала лета в Черноморский флот стали приезжать агитаторы из Балтийского флота, которые увидев относительный порядок в Черном море, повели яростную пропаганду против адмирала Колчака и офицеров. Они говорили: - «Вы слушаете офицеров, этих врагов народа, которые хотят продолжать братоубийственную войну, ради своих интересов. Они царские приспешники, они не могут быть революционерами, не верьте им. Смотрите, как мы расправились с ними в Балтийском флоте. Довольно войны. Мы хотим жить в мире с немцами. Они наши друзья. Долой войну. Да здравствует демократия всего мира. Мы большевики дадим вам землю».

Конечно эти речи не могли пройти бесследно и команды мало помалу стали смотреть на офицеров, как на своих врагов. Как результат пропаганды и подогревания страстей в июне были арестованы несколько офицеров. С каждым днем все труднее и труднее становилось сдерживать команды. Под влиянием той же пропаганды, судовые комитеты вынесли резолюции об отобрании оружия офицеров. Когда избранные депутаты я вились к адмиралу Колчаку с целью отобрать оружие, он сказал им: - «Не вы мне дали это оружие» и выкинул за борт полученное им в Порт-Артуре золотое оружие. Матросы смутились и ушли. Поступок адмирала произвел впечатление на матросов и разговоры об отобрании оружия на время прекратились. После этого командующий флотом, что бы избежать насилия и печальных последствий, отдал приказ о передаче оружия офицерами своим командирам кораблей, которые в свою очередь сами отдали его на хранение в судовые комитеты. Этим приказом адмирал предупредил насилия и спас жизнь жизни многим офицерам, которые не согласились бы подчиниться грубому требованию со стороны матросов и готовы были ценой жизни защитить свое достоинство. Видя безнадежность положения, командующий флотом поехал в Петроград и донес о необходимости самых строгих и решительных мер для спасения флота. Слабое, неспособное правительство не согласилось с требованиями адмирала и он ушел.

С уходом адмирала Колчака дела в Черноморском флоте приняли совсем плохой оборот. Как флот он перестал существовать. Это были сплошные митинги на кораблях, преследования офицеров, постоянные обыски их квартир, под предлогом поиска оружия и всяческие бесчинства. Командующий флотом существовал только номинально, в действительности же образовалось коллективное управление, вернее бес правление флотом в виде Центрального комитета, который состоял из депутатов кораблей и экипажей. Это была сплошная вакханалия противоречивых приказаний и нелепых распоряжений. Никто их не слушал и каждый корабль поступал так, как ему нравилось.

Так в разговорах, митингах и развлечениях революционного характера проходило лето. Матросы Черноморского флота забыли о войне и воинском долге. Суда изредка выходили в море и за все лето было лишь несколько боевых эпизодов, не имевших особого значения. Наш враг не мог не знать о развале флота, который перестал существовать, как боеспособная единица и поэтому предпочел действовать не прямо, а исподтишка, подсылая со своей стороны агитаторов с целью усилить развал. Это ему удавалось как нельзя лучше.

В это время я командовал подводной лодкой «Скат». Она принадлежала к составу 4-го подводного дивизиона, базирующегося на Балаклаву, где имел пребывание и учебный отряд подводного плавания. Моя команда пришла с Дальнего Востока и резко отличалась от прочих. Это были люди здравомыслящие, не поддававшиеся веянию революционных элементов, дисциплинированные и стойкие. Мне не пришлось с ними плавать долго, но я вспоминаю об этих плаваниях с большим удовольствием. Это было светлое пятно на черном фоне революционного времени. Находясь в некотором отдалении от Севастополя и наблюдая издали происходящие там картины, я ясно отдавал себе отчет в том, что твориться и что можно было ожидать. Наблюдения мои приводили меня к самым грустным заключениям - все катилось в пропасть и и спасения было ждать неоткуда. Но, как утопающий хватается за соломинку, так и я пытался печатным словом сделать, что ни будь, что бы удержать разбушевавшиеся страсти. Я писал тогда в «Морской Сборник», журнал издававшийся Адмиралтейством: «Наш флот переживает тяжелую болезнь, которая может осложниться или быть излеченной. Нужно сказать открыто, что у нас в настоящее время нет той организации и дисциплинированной морской силы, на которую страна в праве рассчитывать при охране морских границ. Политическая война охватила флот целиком. Прошло достаточно времени с момента переворота, что бы мы могли оглянуться назад и дать некоторую оценку всего происходящего и затем постараться найти путь сделать флот снова боеспособным и дисциплинированным. Теперь это вопрос нашей национальной чести и благосостояния родины. Судовые комитеты, зачастую выходят из своей компетенции и неправильно понимают поставленную им задачу, беря подчас на себя решение военных и тактических вопросов. Прежде всего для этого требуется специальное образование и опыт, что имеют у нас пока только офицеры и следовательно им должно принадлежать право решения всех военных вопросов. Между тем, часто бывают случаи, когда судовые комитеты, а то и вся команда вмешивается в распоряжения командира и офицеров и своим давлением причиняет много зла, от которого страдает только наша родина. Вообще можно отметить, что у многих матросов сложилось убеждение, что революция дала им все права, отняв таковые у офицеров, а обязанности и ответственность оставила, как единственную привилегию последним. Я не отрицаю полезного значения судовых комитетов, в смысле хозяйственном и в распределении внутренней жизни корабля. Не отрицаю даже пользы дарования им дисциплинарных прав, но считаю, что таковые должны остаться и у офицеров, а особенно у старшего офицера корабля. Особенность морской службы (пребывание корабля в море) требует ограничения деятельности судовых комитетов, именно в указанных выше рамках. Для всякого здравомыслящего человека, должно быть понятно, что корабль не может управляться комитетами, так как подобное коллективное управление грозит ему неисчислимыми бедствиями. Не думаю также, что кто ни будь принципиально возражал против демократизации флота, но проведение этих мер требует обдуманности и большой подготовительной работы, а самое главное воспитание в этом отношении команды, на что требуется время. В противном случае эта демократизация выйдет однобокой и будет иметь лишь отрицательные стороны, губительно отражающиеся на всей организации флота, да еще во время войны. Я считаю этот вопрос весьма серьезным, требующим немедленной разработки, так как ложное понимаемая командой свобода начинает принимать уродливые формы вроде отбирания командой кают-компаний, как это имело место на некоторых кораблях. Это ведет к еще более резкому падению дисциплины на судах флота, которая не может быть поддержанной офицерами, потому, что, я говорю прямо, слишком много было сделано со стороны безответственных людей, что бы подорвать авторитет офицера в глазах команды. События последних дней показали, что офицеры честны в отношении своей родины и ее свободы и ничем не заслужили того отношения, которое проявлялось к ним с первых дней революции. То, что происходит сейчас, т.е. как бы перелом в сознании матросских масс, после мрачных июльских событий в смысле резолюции доверия Временному правительству, еще далеко не есть гарантия боевой готовности флота, так как часто это только лишь слова, которые теперь слишком низко расцениваются страной. Не мало мы уже имели примеров того, что под влиянием пропаганды и всяких наветов, настроение команды менялось в диаметрально противоположном направлении.

Флот нуждается в последовательных и разумных мерах, проведенных в жизнь твердой рукой правительства. Наступил момент нам, офицерам принять деятельное участие в судьбе нашего флота. Угар прошел, наступает момент отрезвления и торжества здравого смысла над стихийными явлениями революции. Переворот многих из нас застал врасплох и принудил забыть, что в наших руках есть знания и опыт, а в душе безграничная любовь к своей родине и флоту. Пусть бесчестные и безответственные люди временно подорвали наш авторитет в глазах команды, этот авторитет вернет кровь офицеров пролитая в последних боях, а отечество лишний раз убедится в том, что офицеры есть верная защита родины и ее свободы. Долг стоящих у власти идти навстречу стремлениям офицеров, людей более опытных, чем кто либо в делах реорганизации флота и честных в отношении своих обязанностей. Кроме того, что необходимо привести в порядок флот, надо и не забывать о том, что по окончанию войны флот лишится большинства офицеров по причине условий службы, при которых корабли будут управляться при посредстве митингов и резолюций. Это слишком серьезно, что бы над этим не задуматься и не повторить ошибок, имевших место во время Великой французской революции во флоте. Тогда флот остался в руках невежественных людей, лишенных не только специального, но и общего образования и он погиб, а страна поплатилась потерей престижа на всех морях.

Что бы не быть голословным в отношении всего вышесказанного, я напомню кое, что из жизни французского флота эпохи революции. Яркую картину развала и деморализации рисует нам Шабо-Арно в своей «Истории флотов». Он говорит: «Прежде чем французское правительство обратило внимание на флот, мятежи вспыхнули в портах и на кораблях, ежедневно происходили столкновения между офицерами и вожаками, слишком возбужденное самолюбие которых уже видело в анархии наиболее верное средство пробиться вперед. Морских начальников оскорбляли, арестовывали, заключали в тюрьмы и даже били. Офицеры и адмиралы, униженные и оскорбленные вынуждены были покинуть суда, тогда как за ними был целый ряд блестящих подвигов, которыми так недавно гордилась страна».

Правительство Франции, не имевшее в то время в своей среде людей любивших флот и преданных ему, разрушило его организацию созданную великим Кольбером. Результатом этого развала был целый ряд неудач и поражений французского флота. Тулон, Ирландская экспедиция, Абукирское сражение и наконец Трафальгар показали, что без дисциплины и повиновения флота нет.

Как офицер я считаю, что дальше так у нас идти не может, ибо это есть преступление. Армия и флот должны быть отделены от политики, хотя бы на время войны. Все, что растлевало до сих пор флот и армию, должно быть вырвано с корнем. Мы дошли до черты, за пределами которой - гибель государства.

Это не слова, а горькая истина, которую теперь должен знать каждый».

В августе произошло событие, которое блеснуло надеждой на спасение, тем кто не подвергался разложению большевистской пропаганды и жаждал твердой власти. Генерал Корнилов, главнокомандующий всей русской армии, рыцарь без страха и упрека, сделал попытку спасти честь родины и подавить большевистский мятеж. Но трусливое и неспособное правительство в лице Керенского, испугавшись сильного человека, его спровоцировало и объявило врагом народа и изменником революции. Войска посланные главнокомандующим на Петроград, где он хотел уничтожить гидру пропаганды и восстановить власть, остановились сбитые с толку противоречивыми сведениями и хаосом, творившимся вокруг. Главнокомандующий и командующие отдельными фронтами генералы, сторонники Корнилова, были арестованы и заключены в тюрьму. История с генералом Корниловым имела печальные последствия для офицеров. Хотя офицеры и были лояльны по отношению к Временному правительству, но сочувствие их было на стороне генерала Корнилова, прежде всего потому, что в нем видели человека способного спасти положение. Но в действительности это только казалось, а на самом деле положение было безнадежно, так как развал зашел слишком далеко и ничто не могло остановить всесокрушающий поток революционной стихии. Было уже поздно. Большевики, особенно воспользовались этим моментом царящего хаоса и с яростью набросились на офицеров, видя в них своих главных противников. К счастью в Черном море хотя и был целый ряд инцидентов на этой почве, но все кончилось без пролития крови. В Балтийском же флоте несколько офицеров заплатили жизнью за свою прямоту и убеждения. К осени 1917 года не могло быть никакого сомнения, что пропаганда большевиков имеет огромный успех среди команд флота, как и армии. Причина такого успеха была чрезвычайно проста. Большевики бросали в толпу лозунги, которые должны были расположить к ним простой народ и особенно преступный элемент. Они говорили: «Все принадлежит вам, идите и берите», «Долой буржуев», «Идите берите землю, она ваша», «Мир хижинам, война дворцам», «Долой войну». Что могло быть проще и понятнее простому, темному солдату! Что было ему до каких-то смутных идеалов и туманных целей войны. Он жаждал мира и земли. Это ему обещали и он естественно пошел за теми, кто ему это обещал. Что же касается того, что враг придет и отнимет у него землю, он этого не боялся. Русский народ знал, что нет силы, которая могла бы покорить его страну. В нее можно войти, но выбраться из нее было трудно. Гибель великой армии Наполеона была так свежа в памяти народной, что ни у кого и мысли на этот счет не было.

- «Мы пензенские, до нас не дойти», это было очень характерно для русского человека. И это было верно. Завязнешь, как в тине и не выбраться, а если и выберешься, то полуживой. Так случилось и с немцами. Словом все было просто и понятно и начался всероссийский грабеж и разгул.

Многомиллионная армия, с оружием в руках бросила фронт и пошла по домам. Это уже, впрочем не была армия, а разнузданная масса солдат, которая грабя и круша все на своем пути, людской волной затопила всю страну. Тысячи офицеров погибли в эти ужасные дни. Непроницаемый мрак, сведенный заревом пожаров, в которых гибло благосостояние и честь страны, повис над Россией. Страшные, страшные дни. Их нельзя вспомнить без содрогания. Между тем, спасшиеся из тюрьмы генерал Корнилов и его сторонники, пробрались с трудом на Дон, к казакам, где и положили начало тому ядру патриотов, из которых впоследствии выросла Добровольческая армия. Там, на Дону собирались энергичные и искренние патриоты, которые ценой своей жизни готовы были купить счастье Родины. Их было сначала немного. Но с каждым они росли по числу, находя поддержку и сочувствие казаков. Весть о Доне быстро дошла до Севастополя и вызвала со стороны большевиков страшную пропаганду, в результате которой образовались целые отряды матросов для отправки туда, с целью задавить начавшиеся патриотическое движение.

Особенной яростью и кровожадностью среди большевиков отличалась одна еврейка по имени Островская. В ней отсутствовали человеческие качества, это был какой-то зверь в образе Ундины. Она часто появлялась на кораблях, устраивала митинги и указывая на офицеров, говорила матросам: - «Вот ваши враги. Это они хотят продолжать войну, это они проливают кровь рабочих и крестьян. Уничтожайте их». Результаты не замедлили сказаться скоро. Толпы ободранных, неряшливых и вооруженных с головы до ног матросов, с красными знаменами и музыкой проходили по улицам Севастополя, направляясь на Дон, как карательная экспедиция.

Весь флот поднял вместо Андреевского флага, красные, в честь «третьего интернационала». Но, что это был за «третий интернационал», девяносто пять процентов из команд не понимало. Не понимал и я. На душе было противно и тоскливо при виде этих красных тряпок поднятых на кораблях. Люди теряли рассудок и не знали, что делали.

Общему безумию начала подвергаться и команда «Ската». Я чувствовал, что больше не могу командовать и решил уйти. Я покинул свою лодку накануне того, как на ней должен был поднят красный флаг. Большинство команды не хотело его поднимать и под всякими предлогами уходило с лодки. Оставались только те, кто были сторонниками большевизма и коммунистами.

Моя попытка совершенно покинуть флот не удавалась. За всеми офицерами следили и не было никакой возможности уйти. Тем не менее эта мысль не покидала меня. Не было сил оставаться и видеть вокруг себя творящиеся безобразия и развал и быть бессильным остановить его. В эти дни я переживал чувства, которые описать трудно. Все мне казалось кошмаром, в котором я бился без надежды освободиться от него. Помню в своем раннем детстве, мне приснился страшный сон. Мне снилось, что ведьма с огромным ножом гналась за мной готовая схватить и зарезать меня. Во сне я кричал, звал на помощь, старался отбиться от нее... Но напрасно. Мои руки не поднимались, ноги не двигались, голоса не было... То же чувство ужаса и надвигающегося страшного, я переживал в эти дни.

Итак Дон был центром, куда начали стекаться понемногу все, кто хотел лучшей участи своему Отечеству. Но было трудно пробираться сюда. За офицерами следили и особенно во флоте следили за каждым шагом, за каждым словом. Все офицеры были под подозрением. Большевики, видя в движении на Дону опасность для своей разрушительной пропаганды и разрушению России, повели наступление на Дон всеми средствами. В октябре произошел переворот в Москве и Петрограде и власть целиком перешла в руки большевиков. От пьяных рук матросов погиб главнокомандующий армией, генерал Духонин. Большевики заключили перемирие с немцами. Усилиями их и германского штаба, вместо внешнего фронта образовался внутренний. Немецкие шпионы, в шкуре коммунистов, вели пропаганду за мир, направив острие своего жала главным образом против офицерства, из рядов которых в эти страшные дни погибло много энергичных и талантливых начальников.

В подавлении восстания на Дону приняли участие и некоторые суда флота, которые в это время находились в руках судовых комитетов, т.к. образовавшийся Центрофлот особой роли не играл и с ним считались постольку поскольку это нравилось командам. Особенно часть миноносцев 1-го дивизиона была настроена воинственно по отношению к событиям на Дону. Команды часто устраивали собрания, на которых выносились резолюции с требованиями идти в Азовское море. Командиры и часть офицеров отказалась несмотря на угрозы. Этого было достаточно, что бы начать террор. Их арестовали и посадили в тюрьму, где уже сидели офицеры, причастные к расследованию о бунте во флоте в 1912 году. Тюрьма наполнялась. Наступал тот момент, который должен был ознаменоваться кровавыми расправами.

В начале декабря вернулся с Дона отряд матросов, разбитый казаками. Он привез с собой убитых и раненых и чуть не весь отряд был выпорот казачьими нагайками. Матросы вернулись в Севастополь полные ярости и неукротимой злобы. Раненых направили в Морской госпиталь и здесь освирепевшие от злости матросы с площадной бранью и угрозами требовали от врачей операции и особого ухода за своими ранеными. Прибывшие в это же время несколько новых агитаторов из Балтийского моря призывали к немедленной расправе с офицерами и буржуями. И вот 12 декабря на миноносце «Фидониси» пулей из винтовки, в спину был тяжело ранен мичман С., совсем мальчик, только, что вступивший на палубу корабля. Он умер через несколько минут. Это была первая невинная кровь пролитая в Черноморском флоте.

Между тем, после того, как я ушел со «Ската», через несколько дней мне удалось получить отпуск от начальника дивизиона на две недели и я уехал из Балаклавы в Севастополь. Мне посчастливилось получить этот отпуск за три дня до того, как всякие права от начальников были отняты совершенно и всем распоряжались комитеты. Вид Севастополя и эскадры с красными флагами производил на меня гнетущее впечатление. Атмосфера города, находящегося во власти разнузданных матросов, рыскающих по офицерским квартирам и грабивших под предлогом поиска оружия, все что им нравилось, была ужасна. Нужно было думать о защите своих семей, подвергающихся при обысках оскорблениям и насилиям. Матросские банды держали все в страхе и отвратительный произвол царил в городе. Никакой власти не существовало. Нужно было рассчитывать только на самого себя.

Для характеристики момента можно привести один случай, по которому можно судить о полном падении морали и чести среди матросских вожаков. Я уже не говорю о насилии по отношению к офицерам, которых можно было заподозрить лишь в том, что они были преданы своему долгу и родине. С точки зрения матросов, это уже было преступлением, которое должно быть караемо смертью. Но они шли и дальше. В конце лета к южному берегу Крыма подошло небольшое парусное судно, на котором оказалось несколько английских офицеров. Они принадлежали к месопотамской армии, которая при Кут-эль-Амаре была взята в плен и отправлена в глубь Турции. Один из лагерей для пленных находился в нескольких десятков километрах от берега моря. Небольшая группа офицеров решила бежать. С большим трудом ей удалось исполнить это намерение и после целого ряда приключений она добралась к морю и на маленьком суденышке отправилась на север к русским берегам. Все офицеры, за исключением одного капитана К., вернулась в Англию. Капитан К. остался с целью подготовить и достать средства для другой группы офицеров, которая до